Портрет мадам Х и проблемы прилегания

- Это… Как его… Ну на платье… Я не помню английского слова, 

а по-французски это называется «бретель»! 

 (младший менеджер Манон пытается
объяснить мне мерчендайзинг 

секции женской одежды) 

Изо всех провальных сговоров этот был одним из самых провальных. Невольно думаешь “Пишется “карма”, а произносится “Буа-хахаха””. Циничная попытка подняться по социальной лестнице, напялив на себя фальшивую духовность, помноженная на не менее циничную попытку получить известность, въехав в высший парижский свет на шлейфе скандально известной банкирши, закончилась таким громким конфузом, что мы чуть было не лишились одного из выдающихся портретистов рубежа веков. Каких веков? Девятнадцатого и двадцатого. Но не будем забегать вперед паровоза.

Это история о том, как одна модная ошибка чуть не пустила под откос карьеры двух очень способных умных амбициозных людей, и как наши современные популяризаторы культуры так и не поняли, что же тогда произошло. Это история скандала с портретом мадам Х. Садитесь поудобнее, я постараюсь объяснить вам на современных аналогиях и поправить все, что написано в интернете. А заодно покажу на историческом примере какую ошибку делают наши современники, оценивая сексуальный вызов одежды.

Все началось в Париже в 1883 году. Во Франции Третья республика, Belle Epoque, Эмиль Золя и импрессионисты. Эйфелева башня еще в проекте, а Мулен Руж уже – центр жизни. Двадцативосьмилетний выпускник художественной академии, уже довольно популярный и хорошо зарабатывающий, принимает стратегическое решение написать портрет модной светской красотки, прославившейся своими пикантными похождениями на весь город. Если о ее портрете заговорят – а куда они денутся с ее-то репутацией – то он начнет получать заказы от других состоятельных парижан. Одновременно двадцатипятилетняя “профессиональная красавица” (на картине она выглядит старше), жена богатого бизнесмена, не устает искать возможности продвинуться в Парижском высшем свете, и чувствует, что пробуксовывает: деньги мужа и знаменитые любовники могут продвинуть ее только до определенного уровня. Ей нужны новые источники рекламы. Например, такой.

Оба наши героя – американцы, хотя она покинула Новый Орлеан в нежном возрасте восьми лет, а он вообще родился в Тоскане в семье военного врача, и Париж, строго говоря, их дом родной. Но все же они экспаты и французское общество не дает им это забыть. Им легче сговориться друг с другом, чем искать помощи на стороне. Через друзей и клиентов Джон Сингер Сарджент знакомится с Вирджини Амели Готро.

Автопортрет молодого Сарджента и одна из его многочисленных проработок профиля Вирджини

Они приходят к взаимопониманию. Это не будет заказной портрет, она не заплатит ему ни копейки. Это будет их общий пропуск в высшее общество. Он обещает ей славу и блеск художественного Салона, она дает ему на прокат свою прославленную экзотическую красоту креолки. Он рассчитывает после этого – практически гарантированного – успеха получить заказы от всего Парижского бомонда, а она - стать не просто популярной женой богатого мужа, а элегантной музой в столице изящных искусств. Зимой 1883 Сарджент начинает работу над монументальным – выше двух метров – парадным портретом мадам Готро.

Довольно быстро выясняется, что вдохновение не готово явиться по свистку амбиций. Сарджент, как и многие художники того времени, восхищен неуловимой оригинальной красотой свой модели, но с трудом представляет себе, как закрепить ее на бумаге. Она хорошо смотрится в движении, но в статике теряет изящество. При этом Вирджини уделяет работе ровно столько времени, сколько остается от ее многочисленных светских обязанностей и развлечений. Ей лень позировать. Он не знает, как ее посадить, чтобы ухватить это нечто, что делает ее такой привлекательной и отличающейся от всех. Она капризничает. Он делает массу набросков – в карандаше, акварелью, маслом. Наконец они вдвоем приходят к соглашению насчет позы и композиции. Оба в восторге: кажется, что вот оно, найдено! Наконец-то он чувствует прилив вдохновения. Эта картина будет достойна Салона. Он пропихнет ее в весенний сезон 1884 года на самую престижную художественную выставку не только Франции, не только Европы, - всего цивилизованного мира!

Пару слов о парижском Салоне. «Салон» – официальная выставка Académie des Beaux-Arts – к этому времени существовал уже полторы сотни лет и бодро катился к своему скорому концу. Некогда культурный ориентир всей Европы, Салон превратился в оплот консерватизма, в ретроградный бастион официозного истеблишмента от искусства. В 80х годах все разбирающиеся крутые пацаны уже согласны, что Салон – это стрёмно и отстало. Тем не менее, это все еще очень престижное мероприятие. В Салон картины принимались по отбору, в конце выставки жюри присуждало медали. Импрессионистов и прочих модернистов в Салон почти никогда не принимали, но иногда им удавалось прорваться и наделать шума. Так «Олимпия» Э. Мане вызвала прямо-таки истерику на Салоне 1865 года («Это — самка гориллы, сделанная из каучука и изображенная совершенно голой, на кровати… Беременным и невинным девам следует избегать подобных впечатлений»).

В те годы за по-настоящему продвинутым искусством нужно было идти в «Салон Отверженных» – там выставлялись те, кого в Салон не взяли именно по причине их способности и желания делать что-то новое, смелое и интересное, двигать искусство вперед. Но Сардженту и мадам Готро нафиг не надо было двигать искусство, они хотели только продвинуть себя. Именно в истеблишменте, именно среди власть имущих, косных и богатых. Там их должны заметить и оценить по достоинству.

Сарджент сразу стал неплохо зарабатывать и у него была большая студия в модном районе

Картины в Салоне покрывали стены плотным ковром в четыре ряда – и так 31 зал, огромное количество визуальной информации. Сарджент намеренно делает портрет мягко говоря, не камерным, реально массивным чтобы не потеряться, выделиться в этом красочном месиве. Он намеренно сокращает палитру, делая портрет почти черно-белым. Он хочет продемонстрировать свое мастерство тончайшей выделки оттенков человеческого тела, виртуозную технику гениального портретиста, персонажи которого одновременно выглядят ужасно живыми и при этом словно облитыми волшебным жемчужным светом. Впрочем, Вирджини почти что так и выглядела в жизни.

Мадам Готро была большой кокеткой. Во времена, когда декоративная косметика еще не присутствовала в повседневном арсенале порядочных женщин, она не только подкрашивала свои темные волосы хной и сурьмила брови, она нарочно заказывала особую пудру лавандового оттенка, чтоб еще сильнее подчеркнуть свою драматическую бледность. Этот слегка сиреневый цвет ее кожи Сарджент решительно переносит на полотно: да, это вам не мерещится и это не дефект репродукции: Вирджини, действительно, слегка фиолетовая. В годы пика популярности экстремального корсетирования ее талия была знаменито тонка. Простота платья должна была подчеркнуть декадентские изгибы ее силуэта и стать предельным контрастом ее сияющей русалочьей красоте. Ее «профиль античной камеи», словно вырезанный из полупрозрачного камня, становится основным декоративным элементом ее образа, из аксессуаров на ней – только простой черный веер, крошечный сияющий полумесяц в волосах, намекающий на богиню Диану, и выложенные драгоценностями бретели платья, одна из которых будет с божественной небрежностью спущена с плеча.

Сейчас дойдем до бретели, погодите немного

Поскольку ее невозможно было не узнать, а приличия диктовали соблюдать напускную скромность, портрет появился в Салоне под титулом «Portrait de Mme ***». Художник и модель тихонько отошли в сторону и, затаив дыхание, стали ожидать бури восторженных отзывов. Отзывы не заставили себя ждать. Самым любезным из них был «Сарджент, должно быть, помешался».

Он, между прочим, был уже не первый раз замужем. Он и до этого выставлялся в Салоне и в принципе знал, куда лошадь запрягается. Его предыдущее конкурсное полотно уже получило дозу критики и шаржей в печати. Вообще, глумление над картинами Салона были регулярным жанром газетных карикатуристов: художники, чей вклад в культуру ограничивался насмешками над обманутыми мужьями и продажными политиками, не могли отказать себе в удовольствии позубоскалить над более успешными собратьями по профессии. Но в этот раз они уж что-то очень разошлись.

Мнение публики о портрете составилось стремительно и оно было… ошеломляюще негативным. «Пошлость», «омерзительно», «гротеск», «это какая-то карикатура», «трупный вид», «жуткая вульгарность», «шокирующий эротизм» и «еще чуть-чуть и дама освободиться от платья». На выставке классического направления, где чуть ли не каждая пятая картина изображала нагое тело, бурное моральное негодование вызвал портрет женщины в бальном платье в пол.

Как? Почему? Современному человеку совершенно невозможно этого понять. Даже если не вдаваться в историю моды, это платье не кажется нескромным ни с какого боку. Черное, очень простое, почти пуританское в своем минимализме, с не бог весть каким ужасным декольте – вы даже ложбинку между грудей не видите – с жестким негнущимся лифом, похожим на доспех – где, ради бога, они здесь углядели непристойность, ну где? Дама как на похороны собралась, ей-богу!

Если же вдаваться в историю моды – негодование современников выглядит еще более странным. В те годы черный цвет был довольно распространен для бальных платьев. Да, мадам затянута в рюмочку, но на дворе восьмидесятые годы – весь Париж тогда затягивался что мама не горюй. “Понимаете, - объясняют нам торопливо интернет-статьи, –  в оригинальном варианте картины правая бретель платья была спущена с плеча. И поэтому современники углядели в ее наряде непристойный wardrobe malfunction, как будто платье с нее спадает”. Риалли? Давайте обратимся к примерам.

Образчики актуальной вечерней моды кисти того же Сарджента и других. Я даже нашла такую же, как у нее, диадему с полумесяцем на голове какой-то чешской дамы!

Современные портреты демонстрируют нам платья с еще более смелыми декольте, с бретелями спущенными на бицепс, оставляющие плечи совершенно открытыми – и ничего, никто не беспокоился, что эти дамы выпадут из своих нарядов (1). Сам факт асимметрии дизайна тоже в принципе не должен был никого шокировать, хотя только одна спущенная бретель, действительно, была необычным решением. Но даже если вы не читали мой опус про корсеты, вы как-то интуитивно понимаете, что лямки на ее наряде носят чисто декоративный характер. Сползшая бретель не означает, что с дамы спадает платье – оно и без бретелей держалось бы не ней как латы. Так в чем же проблема?

Точно не в спущенной бретели, как утверждает Интернет. Смотрите внимательно. Современников возмутил не сам факт открытости платья, а то, что лиф очень свободно облегает грудь, оставляя зазор. Нормальное платье того времени целомудренно сдавливало торс дамы, не оставляя ни просвета между тканью и кожей, почти впивалось в плоть. Платье мадам Х сидит на ней слегка наотлет, словно она немного похудела. Сердцевидный вырез расходится широко, немного шире границ торса, за подмышки, дополнительно подчеркивая тонкость талии. Из-за этого кажется, что платье не облегает ее, а, расширяясь от затянутой талии вверх, только приблизительно оборачивает грудь, при этом предоставляя возможность нескромным взглядам просочиться в щель между тканью и телом. И вот этого публика не перенесла.

Над платьем Кэрри я тоже порядком потешалась. Помилуйте, ну что это такое

Парижане того времени привыкли к более пухлым налитым бюстам, и мадам Х с ее еще немодной худобой вызывала отчетливое ощущение, что она надела платье не по размеру, которое с нее уже спадает. Аналогичный эффект создавало свадебное платье Кэрри в первом фильме “Sex and the City” – этот сомнительный шедевр Вивиен Вествуд тоже выглядел так, словно платье чуть велико для модели, отходит от тела и не обтягивает ее, а как бы стоит рядом с ней, вокруг нее. И вот это свободное облегание, вкупе с провокационно спущенной бретелью, которая казалась современникам функциональной именно из-за такой свободы облегания, и возмутило до глубины души парижских буржуа и спровоцировало град карикатур. 

Кроме того, из-за этого просвета между тканью и кожей казалось, что платье надето прямо на голое тело. Из-под такого открытого щелявого декольте должно было бы выглядывать нижнее белье – и шемизетка, действительно, часто выпускалась сверху в вырез платья с декоративной целью и из целомудренности, чтоб ни дай бог. А здесь – ничего, ни малейшего намека на скромные кружева под платьем. Еще раз посмотрите на картину и теперь вы все поймете. Она стоит перед нами, едва одетая в платье с чужого плеча на голое тело, нахально развернув торс к зрителю и отвернувшись. Ее лиф очень удлинен (2), буквально упирается в лобок и протискивается между ног. Ни тени смущения на ее лице, никакой попытки снискать наше одобрение. Только наглая самовлюбленная уверенность в своей неотразимости. «Basic Instinct», Шэрон Стоун с сигаретой: «What are you gonna do? Charge me with smoking?»

Фото оригинельного варианта картины и то, что мы имеем теперь и на века

И после этого ей уже не простили ничего. Как только были произнесены вслух первые остроты, началась ожесточенная травля. Газеты упивались, карикатуристы не щадили перьев. В самом лучшем случае хвалили художника за смелость в сатирическом изобличении модели –  тщеславной пошлой парвенюшки без стиля и чувства меры. Прошлись и по ее напудренной бледности – до сих пор все восхищались ее жемчужным цветом лица, а теперь вдруг решили, что на выглядит как мертвец, как рыбье брюхо. И по ее пунцовому уху, особенно красному по контрасту с сизостью щеки. И по ее ломаной позе: все вроде знали, что она гордится своим профилем и всегда старается показать именно профиль, а тут вдруг возмутились, что модель “демонстративно” отвернулась от зрителя… Учитывая, что «Олимпию» в свое время проклинали именно за то, что она «нагло» смотрела прямо в глаза зрителю, лежа на кровати совершенно голой, а тут была совершенно одетая женщина, стоящая у стола, отвернувшись,– похоже, что этому зрителю было вообще непонятно что надо.

Вирджини не могла показаться из дому: в ушах у нее раздавалось улюлюканье глумливой толпы. Сарджент не знал, куда бежать. Ее мать в прямом смысле слова истерически рыдала у него в студии, умоляя снять картину с выставки, ее брат вызывал художника на дуэль. Совершенно обалдевший от такого приема артист отбрехивался как мог. «Я не нарисовал ничего, чего не хотела бы мадам! Это платье таким и было, его не для картины шили!» В ярости и отчаянии он переписывает фрагмент, поднимает правую бретель на плечо симметрично левой. Что? Так лучше? Так вас устроит?! – Нет, уже поздно. Этот провал не залатать. Он не только не получает новых заказов на портреты – те парижане, которые до этого обсуждали с ним возможность позирования, снимают заказы. Его карьера в Париже кончилась, едва успев начаться. Ах, как он просчитался, как он просчитался... Джон Сарджент собирает манатки и навсегда покидает Францию. Навсегда.

Вирджини Готро в слезах, в ярости, в депрессии, «готова умереть». Над ней полгода будет ржать весь Париж. Но постепенно все забудется. Она закажет еще несколько портретов другим художникам, продолжая позировать в профиль, и даже в какой-то момент осмелеет настолько, что в оммаж своему скандальному дебюту в Салоне, спустит с плеча одну бретель, позируя для другого портрета, с еще более смелым декольте. Учитесь, дети мои, превращать баг в фичу.

Сбежав в Лондон, чтобы оправиться от фиаско, Сарджент вскоре обнаружит с огромным изумлением, что его сомнительная парижская слава придала ему особый блеск в глазах простодушной английской и американской публики. На него начинают сыпаться заказы. Несмотря на провал его затеи с мадам Готро, он-таки становится популярным портретистом высшего света. Что же до пресловутого шедевра, который он переименует в «Портрет мадам Х», то после окончания выставки Сарджент спрячет картину в своей студии и она не увидит света аж до 1905 года. В 1916 он продаст ее за тогдашние 1000 долларов (3) музею Метрополитен в Нью Йорке, где она находится по сей день. В конце жизни Сарджент скажет, что это его лучшая работа.

А собственно спущенная бретель была не при чем, точнее – не в одной бретели было дело. Иначе ему удалось бы «исправить» картину. Но этот дизайн был неисправим, он опережал моду на хорошие сто лет. Вы не можете без вреда для себя опережать моду и при этом оставаться в приличном обществе. Мода – это не творчество, мода - это закрепленный во времени стандарт. Шаг влево, шаг вправо – расстрел тухлыми яйцами.

Сарджент повторит композицию с надменным профилем в своем портрете мисис Уэйд буквально через несколько лет. И с тех пор его портрет мадам Х продолжают имитировать вольно и невольно

На прощание я хотела бы еще обратить ваше внимание на то, как тесное облегание, когда одежда буквально повторяет контуры тела, может быть парадоксальным образом менее сексуально насыщенным, чем более свободное, оставляющее зазоры и пространство для дыхания, отделяющее одежду от тела, облегание. Помилуйте, если в конце позапрошлого века люди это смогли почувствовать, неужели сейчас все еще нужно объяснять, что одежда в облипку вовсе не выглядит более «секси», чем одежда, движущаяся отдельно от тела и поэтому оставляющее тело свободным и открытым для фантазий. Тем более сейчас, в эпоху леггинсов и микро-шорт.

Нагота сама по себе целомудренна. Тело – это просто анатомический объект. Его призывность, его привлекательность не связаны с его настоящим силуэтом. То, что вы придумали о нем, его движение, его жизнь, воображаемые его границы, игра с пропорциями, направление внимания – вот какими методами пользуется мода, чтобы украшать и придавать сексапил. Как выглядеть женственной в пуховике? – спрашивают сейчас все, кому не лень. Точно уж не приталивая пуховик и заставляя его как бы с понтом повторять контуры фигуры. Посмотрите на свой пуховик, посмотрите на портрет мадам Х. Сексуальность скрывается не там, где одежда облегает, а там, где она отстает от тела.
_________________________
(1) Технически «платье» того времени представляло собой комплект из юбки и отдельно надевающегося лифа. На мадам Готро атласная юбка и бархатный лиф.

(2) Лиф мысом соответствовал тогдашней моде, но на этом платье его угол подчеркнуто удлиненный

(3) Пожалуй, не меньше 30 000 на нынешние деньги