Волшебная гора. Часть 1

Медицина и литература

Помню, как всю зиму 2015 года я кашляла. Кашляла и загорала на балконе в верхе от купальника и джоггерах, вокруг меня лежал снег и кто-то спрашивал меня в Инстаграме, не тронулась ли я умом. А я в ответ выкрикивала: "Горы! Солнце!" и пила цельное непастеризованное молоко.

Сухой солнечный климат предгорий - благодать для легочных больных. Я об этом слышу с детства, с тех времен, когда советских детишек высылали из сырых мрачных городов на Алтай - восстанавливаться после пневмоний и бронхитов. Эти традиции, вместе с закаливанием и растиранием холодной водой, коренятся в до-антибиотиковых временах, когда туберкулезные санатории на крышах цивилизованного мира царили, как сверкающие короны из стекла и бетона - венцы гигиены новейшего времени.

Это был не первый - и не последний - раз, когда широко распространенная болезнь оказала формирующее влияние на европейскую (и североамериканскую) культуру. Сто лет назад чахотка была настолько большой частью жизни, что она повлияла на развитие гражданской инженерии, прикладных искусств и идеологий. И пока я кашляла, я с большим интересом узнала, как гелиотерапия сказалась на развитии архитектуры, терапия покоя - на современном дизайне мебели, а санаторный режим внес вклад в мировую литературу.


Собственно говоря, взяться за это - м-э-э-ээ.... исследование? - меня опять заставили книги. Я перечитывала "Жизнь взаймы" Ремарка и не могла избавиться от ощущения нереальности происходящего. Поинтересовалась, что это за туберкулезные санатории такие, и вышла на Т. Манна, но когда я начала читать "Волшебную гору", легче не стало: я просто не поверила своим глазам.

Да не могло такого быть. То есть, я решила, что Ремарк, может быть, интересничает, но Манн просто не в своем уме. Жизнь в высокогорных санаториях, как они её описывают, выглядела совершенно фантастической и сюрреальной. Но оказалось, что все это правда. Санатории существовали в действительности, вместе со своим диковинным стилем жизни, и остались материальные свидетельства их царствования в виде отелей новой архитектуры, футуристических кресел и умывальников, а также в виде Швейцарии - владычицы ЗОЖ, и прославленных книг пациентов и гостей. Но по порядку.

Бацилла туберкулеза - исключительно хлипкое создание. Она умирает от холода, от сухости, от солнечного света, от того, что ее вынули из живого организма... Роберт Кох, пытавшийся впервые вырастить одноименные палочки в лабораторных условиях, чуть там не рехнулся. Они у него дохли на любой питательной среде и в самом нежном температурном режиме. Именно поэтому туберкулез не является очень заразной болезнью и часто протекает в скрытой форме (т.е. практически задавленный иммунитетом). И именно поэтому в середине XIX века, когда каждый седьмой европеец умирал от чахотки, научная общественность была уверена, что туберкулез не инфекционное, а наследственное заболевание, провоцируемое нездоровым образом жизни и общей слабостью организма.

Когда Кох заявил, что он нашел бактерию - возбудителя туберкулеза, на это отреагировали мягко говоря с недоверием. Примерно как когда я услышала в первый раз, что какие-то товарищи якобы нашли вирус, вызывающий рак: очень смеялась, хлопала себя по коленкам и крутила пальцем у виска. Как известно, за оба эти открытия были получены Нобелевские премии по медицине: соотвественно в 1905 и 2008 годах.

Кох в своей лаборатории. До того, как ему предоставили кафедру и достаточное количество химической посуды, он выращивал туберкулезную палочку в парадных фарфоровых тарелках к огромной радости своей жены, которая с ним в конце-концов развелась

Бацилла туберкулеза - она как женщина: вроде, хлипкая, но ужасно настырная. И если палочке Коха удалось окопаться в живом организме, ее оттуда раскаленными клещами не выгнать. Она так и будет там жить, пока не умрет вместе с носителем. До середины XIX века чахотка считалась неизлечимой и смертельной болезнью, после середины - неизлечимой, но не обязательно смертельной. Сам Кох, к примеру, болел туберкулезом в вялотекущей форме, но умер благополучно от инфаркта в почтенном возрасте.

При этом было уже достаточно очевидно, что тяжелая жизнь, недоедание и сырость ведут к вопиющему увеличению риска как заболеть, так и быстро умереть, и врачи сделали неплохое усилие работая над увеличением продолжительности и качества жизни больных. Покой, хороший климат и усиленное питание прописывали чахоточным рутинно, не имея лучших вариантов лечения. Изобретенный тем же Кохом туберкулин, якобы излечивающий туберкулез, потерпел сокрушительный провал в первые же месяцы использования, чтобы через несколько лет реабилитировать себя в анализе на туберкулез, который мы знаем под именем "пуговки" - она же проба Манту.

Картина Кристобаля Роха "Горе" - печальная сцена смерти жертвы туберкулеза в конце XIX века. В это время чахотка уже в гораздо большей степени ассоциировалась с нищетой, чем с романтизмом и поэзией

Но поскольку никто не думал, что жизнь вместе с туберкулезным больным может представлять опасность для здоровых членов семьи, чахоточные не госпитализировались и спокойно умирали дома (хотя ни спокойной ни легкой смерть от туберкулеза назвать нельзя). Доказательство заразности туберкулеза было необходимым звеном, превратившим туберкулезные диспансеры в повальную моду, а Швейцарию во всемирную здравницу.